Янсуар из Янсуара

Луиза Шарова -

творческий псевдоним Луиза Янсуар, поэт, переводчик.

Родилась в 1981 году. Окончила факультет татарской филологии, истории и восточных языков Казанского государственного университета. Кандидат филологических наук. Автор книг «Пробуждаются подснежники», «Прародина», «Дева-Лань», «Костры, пробужденные нами». С 2000 года член Союза писателей РТ. Лауреат литературной премии имени Сажиды Сулеймановой, российско-итальянской премии имени Беллы Ахмадуллиной «Bella», лауреат республиканской премии имени Мусы Джалиля. Литературный редактор журнала «Ялкын».

Из кряшенской деревни - в Союз писателей Татарстана

Это в детстве Луизе, простой девчонке из кряшенской деревни, казалось, что в этих редакциях, расположившихся в высотке «Татмедиа» на Декабристов, работают небожители. А теперь она сама как небожитель каждое утро поднимается на верхние этажи этого здания, то в редакцию «Ялкына», то в редакцию журнала «Татарстан», в которых работает выпускающим и литературным редактором.

Но наш разговор с Луизой не как с литератором. Ведь это только профессия, ремесло. А вот что означает быть поэтессой? Это призвание или судьба? Особый склад души? Талант, который посылается свыше? Наверное, все это вместе взятое и много больше этого…

Стишочек и апа

- Луиза, я знаю, что склонности к поэзии стали проявляться у вас еще в детстве…

- Да, первый стишочек я написала, когда мне было 9 лет. Мои родители - учителя. Папа был директором сельской школы в Янсуаре, или, как это село называется по-русски, в Янцеварах. мама там же преподавала татарский язык и литературу. Отец - руководитель, а мама - организатор, именно она всегда брала на себя всю ответственную работу. Ее даже дети в школе называли - апа! Как она придет, все по стеночкам, и только шепот: «Апа пришла, апа пришла!». И я ее называла апой. Это дома они были мама, папа, а в школе - Николай Николаевич и апа. Причем она голос никогда не повышала, но умела сказать так, что лучше бы уж накричала. И все школьные мероприятия мама организовывала, драмкружок вела, к конкурсам готовила. Тогда был слет в райцентре, посвященный юбилею какого-то татарского поэта, мне мама говорит: «Накатай какой-нибудь стишок к конкурсу». Я сочинила что-то про свою любимую кошку, про осень… Поехала на конкурс, а знаете, как там: «Выступает ученица Луиза Шарова со стихом собственного сочинения!» В общем, я увлеклась, завела такую синенькую тетрадочку и стала туда свои стишочки записывать аккуратным почерком, рисовала, разукрашивала. Мама эту тетрадку брала время от времени, листала: «Вот молодец! Про то, про се написала!» Но однажды, когда мне было лет 12, у меня произошел своего рода перелом, переформатирование. Я написала стишочек про звезды: раньше думала, они просто светят, а тут поняла, что могу говорить с ними и там, в небесах, сокрыты мириады смыслов. Я прочитала этот стих маме, очень мандражировала… Но в тот момент я вдруг почувствовала, что-то поменялось, это другой стих. Я завела новую тетрадочку, и. кстати, мама с тех пор в нее уже не заглядывала.

Новая тетрадка

- А почему? Как мама это объяснила?

- Видимо, тоже поняла, что новый этап настал. Было у нее какое-то глубинное чутье, что теперь ей нельзя ту новую тетрадку брать. Потом я свои стихи в районную газету «Алга», затем в республиканскую газету «Сабантуй». А в 1997 году журнал «Ялкын», в редакции которого мы сидим, объявил конкурс, посвященный Тукаю, я послала свои работы, они напечатали. А в конце февраля 97-го мне позвонили из Казани: «В марте будет конференция молодых писателей Татарстана. Мы тебя приглашаем!» А это время - самое бездорожье, автобусы не ходили тогда. Мама засуетилась: «Как мы поедем? Надо машину искать!» А я испугалась: «Там ведь все такие хорошо пишущие ребята, что я среди них буду делать?! Только бы машина не нашлась…» Договорились с каким-то «КАМАЗом», погрузились на него и поехали. На конференции я познакомилась с руководителем отдела поэзии журнала «Казан утлары» Радифом Гатауллиным, это поэт Радиф Гаташ. Он там же, на конференции, мою тетрадку забрал, говорит: «Книгу надо делать!»

Когда я школу в 16 лет окончила, переехала в Казань, поступила в КГУ на татарскую филологию. И в конце 98-го, к новому году, уже вышел мой первый сборник стихов «Кузен ача умырзая» - «Пробуждаются подснежники», а в 18 лет меня уже приняли в Союз писателей Татарстана. Я, конечно, тогда еще ничего не соображала.

- А в какой момент вы взяли псевдоним?

- Тогда это и произошло. Радиф Гаташ мне сказал: «Тебе нужен псевдоним. Ну что ты будешь поэтесса Луиза Шарова? Это несерьезно… Давай Луиза Янсуар, в честь твоей деревни! Такое красивое тюркское звучание, и слово «сувар» там слышится». Ну а мне-то 16 лет, что я спорить буду. Когда уважаемый абый говорит? Так и пошло…

Спрессованный русский, воздушный татарский

- Луиза, у вас стихи только на татарском? Не пробовали на русском языке писать?

- В детстве были попытки… Но мне кажется, поэзия рождается только на своем родном языке. Когда я занимаюсь наукой - преподаю, пишу диссертацию или научную статью, то есть когда мне нужны методология, логичное построение текста, там для меня русский удобнее, понятнее. А в стихах, где мелодика из самой глубины души идет, - татарский… Тем более в татарской поэзии все строится на полифонном звучании. Поэтому даже с переводами на русский бывают проблемы. Например, в прошлом году на «Аксенов-фесте» представили книгу «Антология новой татарской поэзии». Там опубликованы стихи наших молодых поэтов с переводами на русский язык. И мне, например, повезло, меня переводил Вадим Муратханов из Узбекистана, и у него все совпало - звучание, смысл… А многих не устроили переводы. При переложении с татарского на русский зачастую стихи начинают звучать упрощенно, наивно. И так не только с татарско-русскими переводами. Мне рассказывала знакомая, которая знает испанский и увлеклась переводами Лорки: На испанском - символика, объем, а на русском порой звучит примитивно…» Вот и татарская поэзия похожа на Лорку - есть там какой-то пантеизм, своя кодировка и символика, какой-то «воздух», простор. А русский, очень спрессованный язык, насыщенный смыслами, поэтому при переводе этот «воздух» начинает пропадать.

- А есть какая-то специфика в том татарском языке, на котором говорят кряшены? Например, взяв ваши стихи можно понять, что у вас кряшенские корни?

- Я бы сказала так: отдельного от единого тюркско-татарского языка у кряшен не существует. Более того, считается, что древний тюркский стержень этого единого языка именно кряшены и сохранили, поскольку ислам в тюркско-татарский привнес свои определенные элементы. В церковной традиции - да, там есть свои особенности в том языке, на котором православная служба идет. Ну и может еще кряшены меньше используют арабизмов, которые в татарский пришли с принятием ислама. Я считаю, что кряшены, татары - это один этнос, и я даже слышала, как татары говорят: «Мы должны быть кряшенам благодарны за то, что они сохранили тюркский-татарский язык в более-менее первозданном виде!»

Две Начты

- Но для вас самой что значит - быть кряшенкой? Как вы себя в этом плане осознавали и осознаете?

- До моего переезда в Казань я понятия не имела, что в этой самоидентификации могут быть какие-то проблемы. Все детство я ездила на олимпиады по татарскому языку и литературе, туда приезжали ребята из татарских деревень, из кряшенских деревень, мы делали одни и те же задания, говорили на одном языке, и не было никаких барьеров. И вдруг, когда в 98 году я перебиралась в столицу, начала общаться с татарскими культурными деятелями, писателями, с теми, кого раньше видела только по телевизору, кого почти боготворила, слышу, что я - кряшенка, не мусульманской веры, и что я несу ответственность за то, что произошло в 1552 году, и должна чувствовать вину за это… Сейчас я научилась пропускать такие слова мимо ушей, а тогда это больно било.

А что для меня значит, что я кряшенка? Во-первых, что я выросла в кряшенской деревне, что у меня есть позади мощный каркас моих предков и определённых традиций - мама, папа, за которых я несу ответственность; бабушки и дедушки, с обеих сторон, которых сейчас уже не осталось. Еще это, что не говори - религия. Я себя в православной церкви комфортно ощущаю, хоть и не денно и нощно нахожусь на службе. Мне близки и какие-то понятия тенгрианства, веры, которую тюрки изначально исповедовали. Тенгри - небо, и мы под ним, огромная тюркская земля, а внизу - то, куда уходят наши предки. Мне кажется, отголоски такого видения мира можно и в православии найти. Эти два взгляда на мир во мне сложилось в определенное - даже можно сказать, единое, мировосприятие.

- Кем были ваши бабушки и дедушки?

- Моя мама родилась в Янсуаре, и бабушка по маминой линии жила там, она была своеобразной атеисткой. Не ставила иконы, не читала молитвы, но верила в некую высшую силу, что охраняет нас. А папа из Кибячей, бабушка по его линии была глубоко верующей. Кибячинская бабушка так и говорила про янсуарскую: «У нашей Начты - своя вера». Их обеих звали Анастасия, Начта по кряшенски, и они друг друга вечно подкалывали на предмет убеждений. Но обе Начты оказали на меня большое влияние. Янсуарская, так называемая неверующая, работала почтальоном, много читала, собирала подшивки всех татарских, а то и русских газет и журналов с 50-х годов, следила за татарской культурной жизнью. Конечно, это на мне отразилось. А когда я бывала в Кибячах, каждое утро, в 4 часа, в полудреме слушала бабушкину утреннюю молитву перед иконой… И, конечно, отношения моих бабушек стали бесподобным уроком того, как две различные системы ценностей могут жить не только не конфликтуя и не отрицая друг друга, но пребывая в дружбе, согласии.

Только любовь

- Луиза, как рождаются ваши стихи? Откуда возникают темы? Если на этот вопрос возможно ответить…

- Действительно, это трудно объяснить. Я не считают, что поэзия - это какие-то определенные темы. Вот, например, автор-исполнитель Диана Арбенина, которую я очень люблю, как и Земфиру, однажды сказала: «Я всегда пишу про любовь!» И это так, хоть на первый взгляд и выглядит по-другому. О чем бы поэт не писал - это про любовь… А вообще, в данный момент мне нравится подход художников-абстракционистов, например, Джексона Поллока, который исповедовал «автоматическое письмо» при написании картин. «Я вхожу в пространство картины, - говорил он. - И там мне все кажется возможным! Я ничего не боюсь испортить, и картина, в конце концов, рождает сама себя». Потом творец выходит из этого пространства, этого состояния, и живет как обычный человек, со своими слабостями, недостатками, обыденностью… Я зачастую чувствую, что воздух вокруг начинает сгущаться, значит, значит, есть внутри нечто, что должно выплеснуться наружу. Для меня важно - отдаться и творить в свободе, и конечно, чем больше опыта и наработок, тем проще писать на одном порыве.

- А в чем состоит смысл поэтического творчества? Это можно как-то сформулировать?

- Я не могу сказать, что ставлю себе какую-то сверхзадачу… Я даже побаиваюсь и сторонюсь людей, которые делают такие громкие заявления - я служу нации, делу возрождения народа! Мне кажется, что художник, поэт, музыкант несет ответственность за свою систему координат, систему ценностей. Я не могу взять ответственность за все человечество, но не имею права не заботиться, скажем, о своих родителях. И в поэзии я не люблю читать стихи публично. Есть несколько духовно мне близких людей, кому я читаю и кому пишу. Поэзия - это диалог с родной душой, через которую ты говоришь со всей вселенной и ищешь ответы на узловые вселенские вопросы.

Роман Усачев,

журнал "Наш дом - Татарстан" № 5 (043) октябрь 2016 г.

Фото из личного архива Л. Янсуар