Георгий Ибушев: «Мама рассказывала, что в детстве трудно было понять, что я говорю...»

«Назиба Гаязовича сразу узнал, потому что видел его порт­рет в учебнике…»

- Георгий Мифодиевич, у вас редкий голос - тенор‑альтино. Как это повлияло на вашу судьбу? Что давалось легко, какие были трудности?

- Бог действительно наделил меня интересным голосом. Мама рассказывала, что в детстве трудно было понять, что я говорю - звуки, видимо, были невнятные, но ко­гда я начинал петь, всё становилось на место.

Основное неудобство высокого голоса в том, что его легко простудить - очень хрупкий. Но я благодарен своему голосу, ведь он все­гда оставался мне верен. В молодости ничего не стоило взять фа треть­ей октавы. Фуат Мансуров приглашал в Большой те­атр петь партию Звездочёта в опере Римского‑Корсакова. Я отказался, потому что чисто ритмически эту партию не смог бы выдержать (партия Звездочёта из оперы «Золотой петушок» - одна из самых трудных в мировой оперной классике.- Д. Х.). Да и петь профессио­нально я начал учиться довольно поздно - в два­дцать один год.

Приехал в Ка­зань по приглашению Мингола Галиева, но на вступительные экзамены в консерваторию опоздал. Честно говоря, даже не подозревал, что нужно будет сдавать экзамены, думал: приеду, спою, если понравлюсь - возьмут.

Мы с Минголом Галиевым по­шли в консерваторию к Жиганову. В кабинете кроме него сидели ещё десять‑пятна­дцать незнакомых людей. А Назиба Гаязовича сразу узнал, потому что видел его порт­рет в учебнике. Меня спросили, что буду петь. Я подготовил романс Рустема Яхина «Глаза мои ищут только тебя» и «Су буйлап».

Жиганов спрашивает про романс:

- О, откуда знаешь?

- По радио слышал.

- Молодец, а в какой тональности будешь петь?

Тут я немного растерялся. Откуда деревенскому парню было знать, что такое тональность?

Встала Алевтина Миркина, заведующая кафедрой кон­церт­мейстерства, и повела меня в соседнюю комнату репетировать. Я понял, что тональность - это высота, на которой поёшь. Меня прослушали, сказали, что берут в подгруппу. Но есть маленькая проблема: места в общежитии уже закончились, нужно найти жильё на год. Это меня обескуражило. Я ведь и русского языка толком не знал, и вариантов с жиль­ём у меня не было. Выкрал свой чемодан у Мингола‑абый и уехал в деревню.

Пошёл в армию. А ко­гда вернулся, меня разыскали и пригласили в консерваторию. Назиб Гаязович укорил: «Где ты ходишь, беглый кряшен? Мы ведь тебя уже взяли учиться». Так я и начал учёбу.

Из два­дцати четырёх человек в подгруппе на первый курс взяли только двоих, в том числе меня. Окончил консерваторию с большой сложной программой. Потом были выступ­ления на ярмарке вокалистов в Горьком, где мне дали высокую оценку. Там я пел арию Надира из оперы Бизе «Искатели жемчуга», татарскую народную песню «Эллюки».

- Но работа над голосом продолжается и по сей день?

- Эта работа идёт постоянно, ведь если артист не поёт, его голос меняется в худшую сторону. Я пою везде, и если дома делаю это немного с опаской, чтобы не разбудить соседей, то в деревне для пения открывается широкий простор. Особенно ко­гда занимаюсь вокалом в поле или на горе…

С молодых лет мне не требовалось много времени на распевку. Поэтому в студенческие годы уже с утра мог приходить на занятия вокалом. Однако надо признать: по‑настоящему голос раскрывается именно вечером, в то время, ко­гда проходят концерты.

«Филармония дала мне крылья»

- В лектории мы раньше каждый месяц давали концерты с очень сложной программой. В репертуар входила и западноевропейская, русская классика, произведения наших татарских композиторов.

Однажды был концерт к юбилею Фёдора Шаляпина в Большом концертном зале. То­гда у нас ещё работал сын Азата Аббасова Рауф. В зале оказались артисты из Москвы, приехавшие на Шаляпинский фестиваль. «Мы и не знали, что в Казани есть такой сильный коллектив»,- удивились они. В те годы мы ещё постоянно выступали на сцене Большого концертного зала, и свободных мест по­чти не было. А потом наш лекторий закрыли насовсем. Разные были времена… Но я очень благодарен филармонии - она дала мне крылья, открыла меня зрителю. Пел я и Путину, и Ельцину, и Кириенко, и Матвиенко - и не только им. Наш уважаемый президент Татарстана до сих пор приглашает петь. Мы объездили с концертами всю Россию - от Петербурга до Владивостока. И я считаю себя счастливым человеком: всё, о чём мечтал, сбылось. Довелось петь и в Колонном зале Дома союзов вместе с Соловьяненко, Соткилавой, Козловским. После этого концерта были очень тёплые отзывы, мне говорили, что и не думали после Нечаева встретить такой голос. А директор концерта на следующий день оказал мне услугу - каким‑то волшебным образом нашёл в Москве скрипку‑четвертушку, которую я искал для сына.

- Вам часто приходится выступать в школах перед детьми. В чём особенность таких выступ­лений?

- Иногда бывает по четыре‑пять концертов в день для школьников. Я думаю, петь для детей или взрослых - большой разницы нет. Но каждый раз перед выступ­лением для детей особенно сильно волнуешься. Для них нужно петь искренне, их нужно завлечь, завладеть их сердцем, искусственность они сразу чувствуют. Поэтому петь для детей очень сложно. Если хотя бы несколько из ста детей по‑настоящему проникнутся твоей песней, то задачу можно считать выполненной.

За три­дцать три года работы в филармонии мне довелось очень много выступать перед детьми: в городах и деревнях, в училищах, техникумах и университетах. Особенно сложно воспринимают вокал школьники пятых‑восьмых классов, ребята взрослее уже начинают понимать музыку. Маленькие же дети все­гда открыты новому, но поначалу они сидят и недоверчиво ждут: «Ну, и что вы нам покажете?» Их надо уметь «обмануть», привлечь к исполняемой музыке. Шумят, переговариваются, но наступает момент, ко­гда начинают слушать - и в глазах появляется совершенно другой блеск. А после концерта звучат искренние аплодисменты, благодарности.

Многие из детей, которые слушали нас на школьных концертах, уже стали папами, мамами. Ко­гда встречаемся, вспоминают эти концерты и благодарят. Как‑то был у племянника в Отарах. На остановке стояли несколько парней. Вдруг говорят: «А мы вас знаем! Вы к нам приезжали, много раз. Спасибо большое!» Очень приятно было: значит, живу и работаю не зря!

Бывает, выступаешь и в огромных залах с многотысячной аудиторией, и то­гда словно прорываешь какую‑то невидимую пелену, за которой спрятаны сердца слушателей. Самое сложное спеть первую песню, после неё сканирующие взгляды прекращаются, начинают слушать. Если есть голос, спеть десять песен - ерунда, главное - как начать.

- Откройте секрет, как удаётся растопить сердце слушателя.

- Артист в первую очередь должен понимать, для кого поёт, о чём песня. Аудитории бывают разные, везде своя мера. Зная её, гораздо легче преодолеть волнение. Но полностью подавлять его нельзя, волнение очень полезно для артиста. Если его нет, то песня звучит без души, постоянно лезет в голову мысль: «Ко­гда же я, наконец, допою!» Волнение заставляет тебя самого всем сердцем переживать произведение, и зрители это чувствуют.

Певцу не стоит на сцене много говорить, он должен петь. А говорить - только нужное для понимания музыки, чтобы каждый унёс из зала хорошую энергию. Сидящим в зале совсем не обязательно знать, как ты любишь одеваться и каков в повседневной жизни. Сцена не для этого. Если ты исполняешь, скажем, Яхина - расскажи о нём самое главное, и сделай это искренне.

Как попасть на край света

- Где вы черпаете энергию для вдохновения, которой делитесь со слушателями?

- Вдохновение… Сразу и не скажу откуда. На мой взгляд, в каждом человеке оно в какой‑то мере уже заложено. Готовишься к выступ­лению, волнуешься, понимаешь ответственность перед слушателем - это, наверное, первый стимул. Ко­гда же видишь сияющие глаза в зале - начинаешь получать ответную энергию, появляются свежие силы, вдохновение возрастает. Есть певцы, которые обладают великолепным голосом, тембром, но они не знают, о чём поют. И зрителям нечего им возвратить. Случается и так: ты изливаешь душу, а зал остаётся равнодушным, словно не понимая тебя. Так петь намного сложнее.

- Зависит ли это и от песен, которые исполняете? Приходится петь то, что не нравится?

- Да, бывает и такое. Но даже эти произведения нужно исполнять честно, с полной отдачей. Как ни странно, зритель их хорошо принимает. В такие мгновения я сам себе удивляюсь.

- А что вы любите исполнять?

- Люблю песни, где слово и музыка гармонично сочетаются, с глубиной мысли и простором для голоса. Произведения Рустема Яхина, Мансура Музаффарова, Назиба Жиганова, Сары Садыковой исполняю с большим желанием.

У меня в репертуаре около трёхсот‑четырёхсот произведений, но только три­дцать‑сорок из них постоянно со мной. Раньше я очень любил петь романсы Рахманинова, «Здесь хорошо» даже пел на полтона выше. Исполнял арии из опер - партии Надира, Рудольфа, Фауста, Верта. В молодости у меня был большой диапазон, и эти арии я мог петь с лёгкостью. Сейчас - нет. Чтобы обеспечить семью, в девяностые годы пришлось работать на стройке кооперативного дома, сорок часов пребывания в подвале пагубно сказались на голосе. Но я рад тому, что до сих пор могу петь. Правда, сейчас я уже не тенор‑альтино, а лирический тенор.

- Что вы можете сказать о современных певцах, молодом поколении?

- Они как стая саранчи. Слышал, их у нас в респуб­лике уже около семи сотен. Если бы не компьютерная обработка голоса, микрофоны, фонограммы, только каждый пятый из них смог бы продолжить петь. О каком волнении перед зрителем может идти речь? Их главное волнение не в том, как лучше спеть, а в том, как бы собрать большой зал и заработать побольше денег. У многих современных песен очень низкое качество, потому что их стали писать люди музыкально безграмотные. Однажды подошёл ко мне один из таких «композиторов» и предложил спеть его песню. Оказалось, что ни нот, ни аудиозаписи песни у него нет. Я тебе спою, говорит, а ты запоминай.

Очень хотелось бы, чтобы гора таких песен не за­тмила собой настоящие произведения искусства. В этом важна роль правительства. Оно должно поддерживать действительно талантливых певцов, в том числе финансово, чтобы у них не было необходимости где‑то подрабатывать и опускаться до уровня ширпотреба.

- Изменился ли слушатель со времён СССР?

- Изменился. Если раньше основной массе слушателей было трудно воспринимать классические произведения, то сейчас это не так. Мы с удовольствием исполняем классику, а пуб­лика с радостью слушает. Потому что люди истосковались по подлинным произведениям искусства, им хочется настоящего, они устали от однотипных «звёзд» и их однодневок. И ведь это мы, певцы, должны воспитывать у пуб­лики хороший вкус.

- А у вас не было желания поработать с молодыми певцами?

- Преподавать приглашали. И в консерваторию, и в институт культуры, и в пед­институт. Но то­гда я был полностью поглощён работой в филармонии. Вообще, я люб­лю делать своё дело хорошо, а дополнительная работа мешает думать о главном. Ко мне нередко обращаются за помощью молодые певцы, им я даю советы, помогаю.

- Вся ваша семья музыкальная, расскажите о ней.

- Жена - скрипачка в Государственном симфоническом оркестре, довольно долго преподавала в школе при консерватории. Два сына с четырёх лет ходили в специальную музыкальную школу. Вы представляете себе трёх скрипачей в одной квартире?! Звук от их занятий был такой, что я уходил на кухню, включал телевизор, ставил перед собой ноты песен и учил. И так на протяжении шестна­дцати лет! А потом они мне сказали: «Папа, музыкой денег хороших не заработаешь. Чем сидеть в оркестровой яме, мы лучше пойдём в другой вуз и получим другую профессию». Сейчас я очень горжусь ими: работают, мне помогают. А по музыкальной части они для меня «академики». Ноты наберут или что надо в Интернете найдут, скачают. У меня есть внук, он знает все буквы и цифры, везде, где их видит - начинает называть, тренироваться.

Сейчас дети другие. Попробуй сказать им: «Пойдём на край света, посидим, свесив ноги!» А в моём детстве мы ломали голову - как же нам попасть на край света? Кто‑то говорил, что край света после соседней деревни Усали, а у кого‑то родственники в Альметьевске живут - город ещё дальше, значит, край света нужно там искать. Мы то­гда горевали, что пешком дойти не получится - придётся на машине ехать, а машин на всю деревню раз‑два и обчёлся…

Весёлое детство у нас было… Мы выросли на природе. Каких только игр не играли, сколько было друзей! Нисколько не жалею, что мы то­гда ни телевизоров, ни компьютеров, ни телефонов не знали. Жили все как родственники. Сейчас встречаю земляка или знакомого с детства как дорогого друга.

Мои цветы под калиной

- Георгий Мифодиевич, слышала, что вы с молодости пишете стихи. Не оставили это своё увлечение? Какие темы вас волнуют?

- Всю жизнь я писал мало - десять‑пятна­дцать сти­хо­творений в год. Всегда - о красоте, природе, любви. Но обязательно пять из этих пятна­дцати посвящены се­го­дняшнему дню: в каком состоянии язык, песня, народ.

Нико­гда не писал стихов специально для со­здания песен. Но находятся те, кто кладёт их на музыку. Алмаз Монасыпов, например, сочинил в своё время несколько романсов на мои стихи, задумал вокально‑симфоническую сюиту, но, к сожалению, не успел её закончить. Однажды меня попросили написать стихи для песни на музыку Рустема Яхина. Песни на мои стихи исполняют и эстрадные певцы.

Сейчас пишу воспоминания о своём детстве. Отлично по­мню себя с трёх лет: наши с братом споры о том, как потрогать солнце, о том, круглая ли земля и как попасть на край света. Детские впечатления, связанные с ощущением природы. Недалеко от нашего дома был очень красивый сад, и в нём калина. Весной под этой калиной вырастали прекрасные цветы, они раскрывались всего на неделю и потом исчезали. Об этом чуде кроме меня никто не знал, и каждый год по окончании весеннего паводка я ходил любоваться этими цветами… У нас с природой особенные отношения. Люблю общаться с ней, она в свою очередь дарит мне силы, вдохновение. В детстве во время игр с друзьями я часто давал волю чувствам, восхищаясь красотой природы, а друзья смеялись надо мной. Любил гулять один…

В городе невозможно увидеть все те чудеса, которые скрыты в природе. Даже сейчас я ощущаю себя в городе временным человеком, как будто вот‑вот возьму чемодан и уеду ближе к природе. Не вытерпев, купил дом в родной деревне (в родительском доме сейчас живёт брат). В этом жилище люб­лю проводить зимние вечера, наблюдать за вьюгой. Там я превращаюсь в совершенно другого человека. Это созерцание и любование помогает петь. Вот почему молодым певцам я советую посещать музеи, выставки. Им непонятно - а зачем музей? Разве поможет хорошо спеть? Чем больше человек соприкасается с красотой - читает книги, посещает выставки - тем богаче в духовном плане становится. Сам в молодости раза три в неделю бывал в Музее изобразительных искусств, потом напротив открыли выставочный зал - оттуда не вылезал. Певец должен знать поэзию, прозу, живопись - пусть хотя бы чуть‑чуть! Постоянно смотрю дома музыкальные каналы: оперу, балет, симфонические концерты. Да, может быть, не знаю всех деталей, не готов на основе теории всё проанализировать, но чувствую, что артисты хотят сказать своим танцем или игрой, восхищаюсь красотой человека, его пластикой. Человек - удивительное со­здание Бога, и это певец тоже должен уметь видеть.

Дина Хакимова, "Казань"