Микулай: монопьеса в двух действиях (действие I)

ДЕЙСТВИЕ I

Раннее утро. Густой туман. Ничего не видно. Туман медленно рассеивается, и проступает крестьянское подворье. Затем мы видим внутреннее пространство старого деревянного дома. Внутри дома Микулай завершает работу над изготовлением большой куклы или фигуры. Это образ молодой женщины. Фигура изготовлена из подручных материалов, подушек, старых тряпок, соломы и другого скарба. Она одета в национальную одежду кряшен, щедро обвешана украшениями, монетами. По размерам кукла больше самого Микулая. Он усаживает куклу на большой стул посреди комнаты. Стул, похоже, сколотил он сам, поскольку тот гораздо больше стандартных размеров. Микулай поправляет одежду на кукле, гладит лицо. Туман рассеивается. Мы видим куклу размером со взрослого мужчину. Кукла сидит за столом. Руки на столе.

Микулаю примерно шестьдесят лет. Он в самой простой одежде. Заросший, с длинными волосами и бородой.

МИКУЛАЙ. Мама… Это моя мама. Такая красивая… Глаза у нее какие красивые, глубокие. Как озеро… Кожа ровная, румяная. Самая приглядная женщина на свете… Папа у меня тоже красивый. Не такой красивый, как мама, конечно, но для мужчины просто красавчик! Я тоже красивый! В кого мне быть некрасивым! Какое лицо! Какой рост! Широкие плечи! Руки, ноги, голова, все работает! Уши слышат, рот говорит, живот пищу перерабатывает, слава Всевышнему! Вообще, если говорить честно, все кряшены красивые. Я в своей жизни ни одного некрасивого кряшена не видел! Есть, конечно, инвалиды, кривые, косые, безрукие, но чтобы от природы родился некрасивый кряшен, такого не бывает. Я же и в городе бывал, в Казани, каких только там людей я не повидал! Как только на таких женщинах мужчины женятся! Как они спят с ними? А японцы?.. Я видел японцев по телевизору. Они же все одинаковые, на одно лицо, невозможно отличить одного от другого. Даже курицы все разные по внешнему виду, а эти японцы… Ни разу в жизни не видел двух одинаковых кряшенов… (Идет на подворье.) Утром козу подоил, пойду принесу молока…

Тем временем туман окончательно рассеивается. Отчетливо видим подворье Микулая. На фоне привычных предметов деревенского быта посреди двора стоит огромная свеча. На вершине свечи горит фитилек. Микулай выходит из дома. Подходит к свече, встает на табурет, выливает воду из плошки на фитиль, огонь гаснет.

МИКУЛАЙ. Я сам изготовил эту свечу. У нас же в деревне света нет… Уже много лет. А двор нужно как-то освещать. Чтобы и козе, и курам как-то веселее было. Да и несутся куры при свете лучше… И еще есть одна вещь. Прямо над нами самолеты пролетают. Раньше не летали, сейчас летают. Каждый день десять самолетов, в одну сторону и в другую. Ровно десять туда и десять обратно. Ночью лететь, наверное, страшно, ничего не видно. Во всей округе света нет… Вот и зажигаю я свою свечу. Пусть люди видят, что жизнь здесь не закончилась. У меня железные бочки из-под солидола остались. Я туда плавленый воск заливаю, а внутри канат, вот и получается большая свеча. Когда-то давно у нас в деревне свечной завод был, остался целый склад воска. Он никому не нужен был, никто не трогал, теперь я использую… Одной свечи на полгода хватает…

Микулай уходит в сарай. Рядом с домом Микулая еще несколько подворий с деревянными домами и хозяйственными постройками. В разные стороны уходят две улицы. По обе стороны улиц дома, различные деревянные здания. Улицы выходят в поля, которые обрамлены заросшими густым лесом возвышенностями. И повсюду: в домах, зданиях, на улицах, в полях — видны изображающие людей куклы-фигуры. Они самых разных размеров, от совсем маленьких до человеческих размеров, в разных позах и движениях. Куклы сделаны из разных материалов — из дерева, соломы, тряпок, железок, любых существующих в домах предметов. Большинство кукол в традиционных национальных одеждах кряшен. Микулай выходит из сарая с банкой молока в руках. Заходит в дом. Наливает молоко в деревянную маслобойку, начинает толочь мутовкой.

МИКУЛАЙ. Имя у меня тоже красивое… Микулай!.. Такое имя мне маменька нашла. Вообще, в паспорте у меня другое имя, Николай. Но мы же кряшены, мы по-татарски говорим, поэтому и имена по-татарски звучат. Маменька с любовью говорила: Микулай-й-й!.. Ми-ми-ми-ми, красивая нота! Кулай! Кулай — значит удобный, сподручный, со мной можно жить. Маменьку звали Марина. Не МарИна, а МаринА! Ударение на последний слог. Отец — Вэчли. По паспорту Василий, в жизни Вэчли, вот так. Я же не только красивый кряшен, но еще и богатый. Ужасно богатый! Может быть, один из самых богатых людей в мире! У меня восемнадцать домов. Нет, девятнадцать. Это если считать целые дома, в которых можно жить. В каждом доме хозяйство да баня. А еще тринадцать разрушенных домов. У меня свой магазин, фельдшерский пункт, своя школа, контора, деревянная церковь, правда без колокольни, но еще крепкая, хорошо стоит. Еще есть конная ферма, свиноферма, яблоневый сад, пасека. Сверх того, у меня около тридцати гектаров земли. Да еще какой земли! Кормилица земля, что ни воткнешь в нее, все растет! У кого еще есть такие богатства? А вокруг нашей деревни! Сплошные леса да горы. Красота неописуемая! А внутри земли нефть! Вон, по всем горам нефтяные вышки стоят! Где ты еще найдешь такой земной рай?! Вот только одного не хватает моей деревне… Озеро!.. Раньше посреди деревни было большущее озеро. Вода чистейшая, прозрачная. Я был очень маленький, но помню эту чистоту. Рыбы, лягушки, головастики, пиявки, даже черепахи жили в этом чудном озере. Рыбы было так много, что в воду без трусов не войдешь. В один день небо стало черным, и эта чернота стала опускаться вниз… Все дети испугались и разбежались по домам… С неба опустился черный столб, прямо на озеро. Столб стал кружиться и поднимать озеро наверх. Вместе с рыбами, лягушками, головастиками, пиявками и даже черепахами. На следующий день поднялось солнце, и дно озера стало сухим… Может быть, после этого люди стали уезжать из деревни?.. Уезжать и умирать?.. Правильно, как же можно жить в деревне, где нет озера? Так что не такой уж я и богатый, у меня нет своего озера… А люди уезжали из деревни. Кто на север, кто на юг, кто в Казань. Уезжали работать, учиться, лечиться, жениться. И никто не возвращался обратно. Те, кто остался, все умерли. Не осталось в нашей деревне ни одного человека. Всех своих односельчан, кого я помнил и не помнил, я сотворил в таком вот виде. Из старых тряпок, кожи, подушек, поленьев, посуды… Когда люди уезжают, они почему-то всё оставляют в своих домах. Ничего с собой не забирают, даже фотографии. Вот они, мои односельчане, живые и мертвые, все передо мной!.. Может быть, они собираются вернуться? Я же живу здесь, даже без озера… Вода, слава Всевышнему, в колодце моем есть всегда. Пойду выгружу молоко в ледовый погреб.

Микулай с маслобойкой уходит в сарай. Через какое-то время возвращается с плошкой, наполненной картошкой. Моет картошку, разводит огонь в уличной печи. Вымытую картошку выкладывает в чугунок, ставит на огонь. В небе слышен гул самолета.

МИКУЛАЙ. Третий самолет пролетел… Сейчас буду варить картошку, надо покушать. Когда я был маленький, появился колорадский жук. Все говорили, что этот жук живет на одном месте двенадцать лет. Я просчитывал каждый год. Прошло двенадцать, двадцать, сорок лет… Я собираю жука руками, потом сжигаю в огне… Поэтому картошка мелкая. В моем детстве, до появления жука, картошка была ого какая! Вот такая!.. Картошку варю нечищеную. Так, говорят, полезнее…

Заходит в дом, встает перед куклой матери.

МИКУЛАЙ. Я очень хорошо понимаю отца. Он увидел тебя и сразу полюбил. Разве можно было не любить тебя… И свадьба была, и венчание… Маменька! Тебе двадцать лет!.. Я сидел в твоем животе больше года, пятнадцать месяцев! Ты носила меня, как верблюдица, пятнадцать месяцев. Видать, мне было так хорошо в твоем животе, что я не хотел выходить. А ты терпела меня в себе, хотела продлить мое удовольствие. Ни лекарь, ни повитуха не могли ничего поделать. Я родился, и ты в этот же день умерла. Я пришел в этот свет с длинными волосами, зубами и ногтями. Отец рассказал мне: родившись, я протянул руку к огурцу. Он дал мне его, и я начал его грызть… Прости меня, мама. Тебе было всего двадцать лет…

Какое-то время молчит, затем поворачивается к кукле отца.

МИКУЛАЙ. Кряшены как-то по-особенному любят детей. Мне кажется, что ни один народ в мире не любит так своих детей, как кряшены… Мой отец был совсем молодым, когда маменька ушла из этого мира. Мы остались вдвоем. Отец работал пастухом. Тогда в деревне было большое стадо — коровы, овцы, лошади. Отец часто брал меня в поле с собой. Тогда я твердо решил, что буду таким же, как отец. Я решил, что я тоже буду пасти скот. Это была моя мечта. Интересно, кто-нибудь из людей в этом мире мечтал стать пастухом? Но даже этой мечте не суждено было сбыться. Я вырос. Но коровы, лошади, овцы и даже свиньи исчезли. Мне было так хорошо с отцом… Так весело, уютно, тепло… После моего рождения в нашем доме не появилось ни одной женщины, отец не привел. И сам отец тоже никуда не ходил. Потому что он очень сильно любил меня. Жалел. Щадил. Я же был ребенком, который рос без матери… Спасибо тебе, отец…

Выходит из дома. Подходит к уличной печи, снимает чугунок, ставит его на стол. Приносит из дома тарелку, ложку, чашку с маслом, соль. Садится есть. По двору распространяется аромат свежесваренной картошки. Микулай ест с большим аппетитом, смачно причмокивая. Гул самолета.

МИКУЛАЙ. Четвертый пролетел… Мы, кряшены, не очень большой народ. Мы не китайцы, нас не так много. Поэтому каждый человек на счету… Но нас никто насильно не крестил. Нельзя насильно изменить веру человека. Мы всегда верили в пророка Иисуса. Когда-то мы жили на далеких землях, и кочевники угрожали нашему народу. Поэтому мы пришли к татарскому народу. Татары — сильный народ, нам было спокойно и безопасно. Мы изучили татарский язык, стали жить вместе с татарами. Позже нас стали татарами называть. Я не против. Народ должен быть сильным и многочисленным. Иначе задавят, уничтожат…

Доедает, вытирает рукой губы, убирает посуду. Встает, выходит на улицу. Идет по улице. На траве лежит фигура мужчины с радостным лицом. В руках бутылка с мутной жидкостью.

МИКУЛАЙ. Шашук, самый счастливый человек в Сарсаз Кюле. Ни одного дня не был трезвым. И спал всегда с открытыми глазами! Чудо-человек! (Идет дальше.) Надо проверить электрическую систему… Правда, у нас в деревне света нет. Но могут дать в любую минуту! Поэтому все провода, все лампочки должны быть в рабочем состоянии, и дома, и на улице. Иначе дадут резко свет, а я и не узнаю со сгоревшими лампочками. Поэтому каждый день я проверяю все лампочки в деревне. У меня дома даже магнитофон включенный стоит, даже кассета вставлена. Включат свет — у меня сразу музыка заиграет. Ни света, ни дороги в деревне нет… Думаю, может, поэтому никто не возвращается. Ни озера, ни дороги, ни света! И от Казани к тому же далеко — целых четыреста километров! Это только на самолете быстро, а на машине целый день добираться. А если и доберешься?.. У нас же вокруг деревни глина, после дождя утонуть можно. И деревня у нас называется Сарсаз Кюл! Сары саз! Желтая глина! Я думаю, что из-за этой глины и жили здесь всегда спокойно. Татары — мудрый народ! Какой враг, какой кочевник сможет сюда добраться! Здесь же в непогоду даже на тракторе, даже на танке не проедешь! А если бы и добрались досюда кочевники, то что здесь заберешь?! Козу? Кур? Плетку?.. Заберешь ты козу, как ее тащить до Монголии?! Не знаю даже, откуда они совершали эти набеги. Если бы в сорок первом году фашисты не замерзли под Москвой и дошли до Сарсаз Кюля, то война закончилась бы именно здесь. Они бы все здесь потопли вместе своими танками и пушками. Ни один враг не сможет пройти дальше Сарсаз Кюля, вот так!.. Так что нет ни света у нас, ни дороги. Конечно, ради меня одного никто давать свет, прокладывать дороги не будет. Один человек не в счет. А сколько нужно людей, чтобы дали свет, открыли дорогу? Пять, десять, тысяча? Есть ли такая норма, чтобы к человеку относились по-человечески?.. Если бы я был хозяином страны, я бы каждому человеку давал свет и прокладывал дорогу…

Подходит к маленькой избушке. У избы четыре окна. К каждому окну прилипли по несколько мальчишеских фигур, слепленных Микулаем. Изба буквально облеплена этими подростками. Мальчишки заглядывают в окна, у некоторых лица повернуты назад. На этих лицах застывший восторг.

МИКУЛАЙ. Дом Анфисы… А это все мои друзья. Деревенские мальчишки, вместе с которыми я рос. Каждую ночь мы стремились попасть в этот дом. Этот дом был для самой главной школой жизни! Анфиса была нашей любимой учительницей. Она учила нас получать удовольствие, учила нас жизни, учила любви. Каждую ночь мы прилипали к этим окнам и тихонько стучали по стеклу. В доме загоралась свеча, и в одном из окон появлялось лицо Анфисы. Это было самое прекрасное лицо на свете. Такие лица я видел только на иконах в больших каменных церквях… Она манила пальцем одного из нас. Счастливчик шел к двери, она открывалась, и этот шалопай попадал в мир райских наслаждений. Мы никогда с друзьями не ругались, терпеливо ждали своей очереди. Мне такое счастье выпадало редко, всего несколько раз… После этого ранним утром отец встречал меня на подворье и долго порол своей пастушьей плетью, потому что он отлично знал, где я провел эту ночь. Я кричал, вопил от боли, извивался, но безумно радовался своей счастливой судьбе… Только два человека из нашей деревни не ходили к Анфисе в гости. Это Григорий, он стал известным писателем. Как уехал из деревни, больше мы его не видели. Второй — это Петр, он вырос в большого начальника. Вот он мог бы решить вопрос со светом и с дорогой. Видать, не хочет!.. Григорий, писатель, никогда к Анфисе близко не подходил. Я всегда думаю, о чем он может писать, если он не прошел через любовь Анфисы? Что он может знать об этой жизни? Мне кажется, что всю жизнь он изучает через книгу. У него на чердаке я нашел книгу. Антуан де Сент-Экзюпери. «Ночной полет» называется. Я тоже многое узнал, конечно, хорошая книга... А этот мерзавец Петр приходил к дому Анфисы днем, пока нас нет, и писал у нее на воротах: «Анфиса — блядь!» Мы его били. А он все равно приходил. Приходил и писал, приходил и писал, а мы его били и били! А вот же он сам!..

Снимает с забора совсем маленькую куклу подростка со злым лицом. Он бросает эту куклу наземь, несколько раз пинает ее, потом выбрасывает далеко в поле. Подходит к воротам и стирает надпись «Анфиса — шлюха!». Идет к двери в избушку и открывает ее. Там стоит кукла прекрасной молодой женщины в нижнем белье. Недолго смотрит на нее и закрывает дверь.

В один из вечеров в этом доме горел свет. Мы прилипли к окнам. Анфиса стояла на коленях в углу и молилась. В этот вечер она не подошла ни к одному из нас. Мы пришли и на следующий вечер, и на другой, и еще долго-долго… Анфиса больше не пустила к себе никого из нас. Примерно через полгода она родила ребенка и уехала из деревни. Больше не возвращалась… Мы все выросли. В деревне было много девушек, так что опыт Анфисы еще как нам пригодился! Потом настал 80-й год. Моих друзей стали забирать в армию. Многие ушли в Афганистан. Я тоже просился, даже заявление писал. Но у меня была позорная болезнь. Энурез… Моя простыня по утрам была мокрой. Что я только не делал, даже веревкой перевязывал свой член… Вскоре стали приходить гробы. Цинковые. Вот с этими мальчишками. Половина из них вернулась в гробах. Остальные просто не вернулись. Кто остался в армии по контракту, кто-то поступил учиться, кто-то устроился на работу в Казани, в Челнах… Приезжали только на Покров, Троицу и Питрау… А сейчас и праздников не стало…

Художник Нико Пиросманишвили имел в творчестве такую логику: хороших людей я рисую крупно, а плохих мелко. Примерно такая же логика была у Микулая: самых дорогих людей он воссоздавал крупно, тщательно, мерзавцев, ничтожных людей изображал в виде маленьких, простеньких кукол. Все куклы Микулая с широко открытыми глазами.

Микулай возвращается на свое подворье. Заходит в курятник. Выходит с полной плошкой яиц. Там ровно десять штук. Вид у него счастливый. Он разбивает скорлупку, сыплет крупную соль и сочно выпивает яйцо. Не торопится. Затем выпивает остальные десять.

МИКУЛАЙ. Как же хороша деревенская жизнь!.. Только я захожу в курятник, одна из кур сносит новое яйцо! Его же нужно выпивать именно в свежем виде. Пока оно еще теплое. Курица же теплее человека, особенно несушка, поэтому и яйца несет теплые. Нужно успеть употребить. Кто в городе может позволить себе такое удовольствие. Только эти… Как еще… Аллигаторы… Агрегаторы… Алигархи! Точно! Не хуже алигарха живу!..

В небе слышен звук самолета. Микулай жмурится, смотрит на небо.

МИКУЛАЙ. О, пятый самолет пролетел? Алигархи летят! Теплого куриного яйца им не принесут! Кто-нибудь подаст им в самолете парного козьего молока? Так кто же есть настоящий алигарх? Конечно же, я! Я давно уже где-то слышал, что самые богатые люди в мире живут без сотовых телефонов и интернета. Так это же я! Ни телефона у меня, ни интернета. Так что я со всех сторон подхожу под алигарха!..

Заходит в дом. На подоконнике стоит катушечный магнитофон.

МИКУЛАЙ. Вот мой магнитофон! Вот только без света не работает… Даже кассета вставлена. С хорошей музыкой. На английском языке. Когда мы росли, такая музыка была в моде. Ни слова не понимали, все равно слушали… Мода! Я даже выучил одну песню. Естердэй называется… Хорошая песня, грустная, монлы…

Подходит к кукле отца. В руках отца гармонь, на голове кепка. Микулай долго смотрит на отца. Обнимает. Поднимает. Переносит к кукле матери, сажает рядом. Кукла отца значительно меньших размеров. Кладет руку отца на пояс матери.

МИКУЛАЙ. Отец… Мой дорогой отец… Как ты меня порол… Как хорошо ты меня порол… Это были самые счастливые дни в моей жизни. Если бы я был отцом, я бы тоже своего сына порол. С большим удовольствием… Ты все привык делать обстоятельно, со знанием дела, не торопясь. Ты выбрал в колхозном стаде родившегося бычка и принес его зимой в наш дом. Этот младенец спал у нас на полу, сосал молоко из соски. Такой беспомощный, тепленький, я иногда ложился на пол рядом с ним. Я тогда даже подумать не мог, что из этого беззащитного существа вырастет громадный зверь, туша, свирепый бык. Я трусил, боялся его даже подходить к нему. Когда ты гнал Борика по улице — такое имя было у быка, — все люди прятались за своими воротами! Совсем недавно я носил этого Борика на руках!

В один из дней появился странный запах. Он шел из твоего рта… Нет, я знал, как пахнет водка, самогон, успел попробовать. Я даже знал, как пахнет перегар изо рта алкашей… Но это был совсем другой запах, неожиданный для меня. Ты же никогда не пил, ни разу, ни по какому празднику. Ты не хотел, чтобы я увидел тебя пьяным. Это был запах предательства. В тот день я понял, что скоро в нашем доме появится женщина. Я уже вырос, и отец может себе позволить какие-то удовольствия… В тот день отец был веселым и красным. Даже глаза были красные, как у быка.

Отец пошел кормить Борика. Я вышел за ним во двор. Отец зашел в абзар… Тишина… Затем раздался сдавленный крик. Я бросился в абзар. Отец стоял прижатым к стене абзара. На груди у него была голова Борьки… Одного рога не было видно. Отец смотрел на меня широко открытыми глазами. Он стоял на ногах и смотрел на меня, будто не мог насмотреться… Я никогда не мог понять, зачем умершему человеку закрывают глаза. Если человек ничего не хочет больше видеть, он умирает с закрытыми глазами. А если глаза человека открыты, значит, он хочет посмотреть на этот мир. Отец смотрел на меня, его глаза были живы…

Вскоре пришли соседские мужики, связали Борьку, повалили на землю, перерезали горло. Весь пол абзара был в крови… Отца занесли в дом, закрыли ему глаза.

Я умру с открытыми глазами. Потому что даже после смерти я хочу несколько дней смотреть на этот мир. Я буду самым счастливым из покойников, потому что никто не сможет закрыть мне глаза, поскольку вокруг меня нет ни одного живого человека…

Мясо Борьки я не ел, раздал соседям… Не мог же я есть мясо своего друга, с которым спал на холодном полу… Не мог же я есть мясо чудовища, которое убило моего отца…

Подходит к фигуре отца, снимает с его плеча гармонь, берет ее в руки. Надевает себе на голову его кепку. Выходит на улицу.

МИКУЛАЙ. Вот так вот, с гармонью в руках, шел по улице молодой Вэчли! А вслед за ним выстраивалась вся деревня! Дети, бабушки, дедушки, его друзья, но самое главное — все деревенские девушки! Сколько было радости! И запевал он эту песню! Вся деревня хором подпевала, так пел Вэчли! Эх!.. Эх, как он пел!

Запевает народную кряшенскую песню «В Париж, во Париж» («Пыяла кукэй»), лихо играет на гармони. Никто за ним не идет…

Я катила стеклянно яйцо, Свет ты мой,
Докатить хотела в Париж, во Париж.
Посылала я счастья письмо, Свет ты мой,
Чтоб оно летело в Париж, во Париж.

Я скакала долго на коне, Свет ты мой,
Крепко вожжи держа в руках, всё вперед.
Повидала много на земле, Свет ты мой,
И лихих напастей, и бед, и невзгод.

На ногах у коня кандалы, Свет ты мой,
Перепиливай и лети снова вдаль.
Не грусти и горьких слез не лей, Свет ты мой,
Облегчает песня тоску и печаль.

Под березою белой не гнись, Свет ты мой,
Пусть красава чешет свои волоса,
Кроет волосы ей серебро, Свет ты мой,
У нее в сребристых власах вся краса*.

Идет по улице, доходит до здания бывшей деревенской церкви. Перед входом в церковь стоит огромная фигура попа. Микулай останавливается, откладывает гармонь в сторону.

МИКУЛАЙ. Я никогда его не видел… Все попы похожи друг на друга. Думаю, что наш, отец Филипп, был именно таким. Когда я начал шить эти куклы, я думал, что больше всего моих односельчан я поставлю на этом месте, возле церкви, рядом с попом. Но я никого не смог поставить рядом. Я вижу тебя одиноко стоящим возле разрушенной церкви… Когда-то ты учил всех праведной жизни, учил людей молиться, крестил новорожденных, отпевал усопших, ты был святым отцом для жителей Сарсаз Алана. Ты был самым уважаемым человеком в деревне… Но сто лет назад, всего лишь сто лет назад, сюда пришли люди с красными флагами, вытащили тебя из храма божьего, привязали за ноги к лошади и таскали с криками по всей деревне. Во был какой праздник! Всего лишь сто лет прошло! Еще были живы наши бабушки и дедушки! А после этого тебя, еще живого, сбросили в озеро, на саму середину. Отвезли на лодке и сбросили! Ты еще дышал!.. Поэтому я не смог никого из твоих односельчан поставить рядом с тобой. После этого они разрушили колокольню, разворовали иконы, а в церкви сделали склад. Мусорку! И воск со свечного заводика тоже здесь сложили. Я здесь беру воск для своих свечей… Вообще-то в историю с озером я не очень верю. Когда черный столб унес озеро и дно совсем высохло, я часто бывал там. И не нашел твоих костей… Либо черный столб унес твои кости вместе с озером, либо ты, как истинный святой, как Иисус Христос, вознесся на небо до того, как утонул в озерной воде. Прости всех нас, если сможешь, отец Филипп… Когда настанет зима, я занесу тебя в церковь, там будет теплее…

Бредет по улице дальше, гармонь висит на плече. Подходит к столбу, приставляет лестницу, поднимается и проверяет лампочку наверху столба. Спускается, идет дальше. Подходит к дому, где жил будущий писатель Григорий. На заборе сидят небольшие фигуры. Это сам Григорий, его жена и пятеро детей.

МИКУЛАЙ. Это дом писателя Григория… Мы росли вместе, но я его совсем не знаю. Его отец, дядюшка Андриян, был учителем в школе, в которую мы ходили. Его дедушка, дядюшка Гена, был директором этой школы. Его расстреляли в 38-м году. Григорий закончил школу, уехал в Казань учиться и не вернулся. Приезжал несколько раз, но я его не видел. Несколько раз я заходил в этот дом проверить проводку, заменить лампочки. Он ничего не оставил. Кроме одной книги. Антуан де Сент-Экзюпери… «Ночной полет». Я читаю эту книгу каждый день... Зачем ты уехал, Григорий? Ты же писатель. Можно жить в деревне и писать. Ни твой дед, ни твой отец не бросили деревню. Вон, оба лежат на нашем кладбище! Ты уехал из-за того, что улетело озеро? Так ты же в нем не купался! Ты даже на рыбалку не ходил! Что ты за странный человек?! О чем ты вообще можешь писать? Ты же ничего не знаешь о жизни! Ты же яблоки воровать с нами не ходил. Драться с соседними деревнями не выходил. На питрау не боролся, в скачках не участвовал. Ты даже к Анфисе не ходил! Думаешь, школа твоего дедушки была настоящей? Нет, школа Анфисы была настоящей! Там мы познавали жизнь! Она была нам и директором, и учителем! Если бы я был писателем, я бы никогда про тебя книгу не написал, потому что писать о тебе нечего. Вот про Сент-Экзюпери можно написать, весь народ будет читать! Что ты сам можешь написать? Я знаю, ты все придумываешь! Даже Анфису! Но Анфису нельзя придумать! Ее нужно знать, живую, теплую, настоящую! А без Анфисы какой может быть интерес в твоих книгах? Ты уехал в Казань и женился на русской девушке. С квартирой. Хорошо устроился! У тебя пятеро детей. Все носят фамилию Москвин. И все в Казани думают, что твои дети русские. А они же кряшены, потому что ты сам кряшен, Григорий Москвин, это твоя кровь. Мы же маленький народ, мы вообще можем скоро исчезнуть. Эй, если вы встретите в Казани человека с фамилией Москвин, знайте, что он кряшен! Точно так же Портнов, Родионов, Гаврилов, Егоров, Симашев, Юкачев, Тавлинов, Дунаев! (Загибает пальцы.) Десять фамилий Сарсаз Кюл! (Назвал девять.) Это все кряшены, не русские! Эй вы, знайте, половина Казани — это кряшены!.. (Пауза.) Извини, Григорий! Я очень жду тебя, Григорий Москвин! За домом твоим я присматриваю, не переживай. Крыша не течет, фундамент стоит ровно, проводка в порядке, я проверяю, так что жить можно. Привози жену, детей, научим их родному языку. Книги свои привези. Я же ни одной твоей книги не читал… Может, я зазря тебя ругаю… Может, ты пишешь даже лучше, чем Экзюпери? Хотя нет, лучше Экзюпери ты написать не сможешь… Он же был летчиком. Военным летчиком… Я тебя жду, Григорий Москвин…

Микулай с гармонью на плече бредет обратно по улице. Останавливается возле маленькой избушки Анфисы. Кладет гармонь на землю. Смотрит на прилипших к окнам подростков. Подходит к одному из них, поднимает за плечи, несет фигуру к двери.

МИКУЛАЙ. Идем, Ардук (Аркадий), дружище, идем! Ты так хотел быть счастливым! И ты должен был стать счастливым, Ардук… Если бы не война… Если бы не случилась война…

Резко открывает дверь избушки и буквально забрасывает туда фигуру Аркадия. Затем идет к окнам, снимает фигуры подростков и сажает их на землю, прислонив к завалинке дома. Присаживается на скамейку.

МИКУЛАЙ. Не торопитесь, дружки мои. Будет и на вашей улице праздник. Я тоже жду ее, дорогие мои друзья… Если бы она вернулась, я бы, наверное, женился на ней. А чего мне не жениться? Я же еще не старик. А ее ребенок… Ее ребенок может быть и моим. Нет, он может быть и вашим, любого из вас. Но я почему-то думаю, что это мой ребенок. Точно мой! Потому что эта ночь была как сказка! Половину ночи я поднимался по какой-то волшебной горе… Высокая гора, такая, как Фудзияма. Поднялся. Поцеловал у Анфисы сосок и половину ночи спускался обратно… Даже если ребенок Анфисы не мой, я все равно буду считать его своим. Вы же все мои друзья. У татар в древние времена был такой обычай. Если мужчина уходил на войну и не возвращался, то кто-то из близких должен был жениться на его жене. Особенно если у него оставались дети. Так что я даже должен жениться на Анфисе! Анфиса была бы хорошей женой. Она красивая, чистоплотная, горячая в постели, готовит хорошо. Такая, как Анфиса, никогда не будет гулять от законного мужа, потому что она нагулялась, на всю свою жизнь нагулялась! Прекрасная будет жена!.. Вот только как ее теперь найти? (Встает, осматривается по сторонам.) Я гляжу, у Анфисы нужника нет. Не то что женщине, даже мужику без нужника никак нельзя! Это нас татары этому научили. Такой порядок! Вроде бы никого в деревне нет, все равно стыдно. Особенно женщине! Да и самолеты летают! Всякое может быть! Анфисе надо нужник соорудить, так она быстрее вернется! Пойду домой, материал подберу, завтра с утра займусь стройкой…

Микулай идет в сторону своего дома. Проходит мимо пьяницы Шашука. Проходит на подворье, заходит в дом. Ставит гармонь на скамейку. Смотрит на фигуры отца и матери. Поправляет матери платок.

МИКУЛАЙ. Моя бабушка Уксинэ (Аксинья) все время приговаривала: если мужик остается без бабы, он долго прожить не может. Вот баба без мужика терпит, а мужик никак. Умирает! Если только пить не начнет. Как Шашук. Ему же, кроме огненной жидкости, ничего не надо... Но я думаю по-другому. Мне кажется, что мужик умирает, потому что хочет быстрее попасть к своей любимой. Он торопится к ней, поэтому и зовет свою смерть. Но если так рассуждать, то получается, что я тоже должен торопиться к своей жене, я же тоже ее потерял. Но я к ней не тороплюсь, мне и здесь хорошо… Может, я ее не любил, если я не спешу умирать? Вот об этом надо подумать! Вообще, я смерти не боюсь. Для умирающего смерть не страшна. Она страшна для тех, кто остается. Если после меня никто не остается, то и бояться нечего! Никто после меня ни плакать, ни страдать, ни убиваться не будет! Моя смерть не принесет никому горя и страданий, поэтому это будет счастливый миг… Даже Анфиса горевать не будет. Она вообще про меня ничего не знает. Не знает, что я могу быть отцом ее ребенка! Для нее это не имеет значения. Самое главное, что у нее есть сын! Пусть живет и не горюет! Я умру тихо, спокойно, и никто не закроет мне глаза… (Задумался.) Ладно, что-то попа зачесалась, пора баньку топить.

Выходит из дома, идет к поленнице, набирает охапку дров. Идет к бане. Баня низкая, без трубы. Значит, топится по-черному. Микулай заходит в баню. Открывает настежь дверь, окна. Из бани начинает валить дым. Появляется Микулай в нижнем белье. Он подходит к колодцу, спускает ведро, набирает воду, поднимает ведро.

МИКУЛАЙ (с ведром в руках). У кого еще в этом мире есть такая баня? Сруб из столетней сосны! Потолок из осины! Камни-валуны со дна нашего озера! Веники! Молодой дуб и травы с наших полей! Вода изумрудная!.. Вода изумрудная!.. Жемчуг!.. Я алигарх! Я! Я алигарх!..

Микулай выливает на себя одно ведро воды за другим, восторженно кричит при этом. Подворье заполняется белым дымом…