Демэк первый: Икона

В двадцатых годах прошлого века первым секретарем первой комсомольской ячейки в нашем селе был «Үкчей Бәчкәсе», то есть Василий, сын Аксиньи (Бәчкә – Василий, Үкчей – Аксинья, то бишь Аксиньин Василий).

Жили они очень бедно. Вчетвером – сам Василий, его жена «Пикыла» (Фекла), мать Үкчей (Аксинья) и старший брат Василия Гөргөри (Григорий) – они ютились в крошечном, не больше бани, домике жилой площадью девять квадратных метров. Документ о девяти квадратных метрах жилой площади на четверых взрослых людей до сих пор хранится у среднего сына Василия, и датирован он 1929 годом. На каждого члена семьи приходилось, таким образом, 2,25 квадратных метра «жилья». На этой же площади находились печь, стол и сакэ (низенькая лежанка). До сих пор я гадаю, как же влезали в эти «апартаменты» четверо проживающих там взрослых людей? Уму непостижимо. Поэтому, когда слышу от кого-нибудь жалобы на «маленькую кухню», «тесную прихожую» или «узкий балкон», перед глазами встает крошечная лачуга бедня­ги «Бәчкә», сына «Үкчи».

Дело в том, что Василий женился на моей сестренке Пикыле (Фекле), а вот его старший брат Григорий, насколько я помню, так и не обзавелся семьей, хотя и слыл первым парнем и гармонистом на деревне. Не успел жениться, бедолага. На фронт ушел с гармонью под мышкой, а вскоре пришло извещение о его геройской гибели. И фото, где он изображен со своей неразлучной гармонью. Спустя годы после окончания войны от пионеров одного украинского села пришло трогательное письмо, в котором писалось, что Григорий погиб, защищая их село, и что сельчане помнят его и ухаживают за его могилой.

Еще до эры комсомольских ячеек и прочих прелестей новой жизни Василий нанимался пастухом в соседнее татарское село Сарабиккулово, где в основном и жил. Но когда началась советизация села, он вернулся в родную деревню и сколотил комсомольскую ячейку из трех человек. К счастью, в то время среди деревенских не был еще ни одного коммуниста, вернее, ни одного человека, который хотя бы в общих чертах мог себе представить, кто такой коммунист и с чем его едят. Так что в наших Аналыках сначала образовался комсомол, который на первых порах и захватил всю власть в свои руки, разумеется, в отдельно взятой кряшено-татарской деревне. Видимо, комсомольская ячейка села была довольно сильной, иначе о ней не написали бы в газете «Кызыл Татарстан» с упоминанием имени и фамилии нашего славного Бәчкә.

Когда Василий женился на нашей Фекле, жить им вместе с остальными в крохотной хижине стало просто невозможно, тем более что живот у Феклы рос не по дням, а по часам. Поэтому сельсовет решил выделить молодоженам во временное пользование один из домов выселенных «кулаков». Поначалу Василий противился, причем его доводы были скорее всего морально-этического плана. «Как же так? - вопрошал он. – раскулаченные мои односельчане, а я бывший их дом захапаю? Что обо мне в деревни подумают, а? Нет, так не годится, не по совести это...”. Но время не ждало –пузо Феклы чуть ли не упиралось в подбородок, и молодая чета въехала-таки в пустовавшие кулацкие хоромы, презрев на время нравственно-моральные соображения. До самой войны Василий с семейством так и проживал в этом доме, потому что из-за важных общественных дел не хватало времени на возведении собственного “шалаша”. С началом войны Василий ушел на фронт, и Фекла осталась одна с тремя детьми. Василий служил в частях связи и опутал телефонными кабелями не меньше пол-Европы. Накануне какого-то генерального наступления он вместе с другими солдатами написал заявление с просьбой принять его в партию, выжил наперекор всему и вернулся в родное село уже кандидатом в члены партии Василием Семеновичем.

При Советах в селе образовались две большие организации: колхоз и промартель. Артель занималась изготовлением мебели, тележных колес, варкой дегтя из березовой бересты, плетением арканов, заготовкой рогожи, мочалок и прочих полезных изделий деревенской промышленности. Артельное хозяйство разрасталось, и в одно время оставило в своей тени даже колхоз, став доминировать в сельской экономике и открыв в деревне собственный магазин. Артели оказывали существенную помощь и поддержку «из центра», поскольку производимые артелью товары пользовались большим спросом у населения, а значит, нужны были стране.

Учитывая прежнюю комсомольскую активность и нынешнюю партийность Василия, власть назначила его председателем артельного хозяйства. При Василии Степановиче артель развивалась семимильными шагами, производила много нужных стране товаров. В Аналыке и окрестных селах было немало мастеровых людей. В свою очередь районные власти заводили в артельный магазин необходимые для села товары. А вскоре все дома в деревне «скутили» свои соломенные крыши и покрылись остатками липовой коры и лыка, из которой выделывали мочалки. «Липовая» кровля оказалась ничуть не хуже шифера. Длинные, широкие полоски липовой коры в несколько слоев настилали на крышу дома, а по бокам укрепляли массивными длинными жердинами. Получилось красиво, прочно и относительно безопасно в противопожарном смысле. Особенно при сравнении с прежними соломенными кровлями.

Таким образом, в первые послевоенные годы наша деревня стремительно меняла соломенные крыши на «липовые». Наконец, Василий нашел время и возможности для возведения собственного семейного гнезда. В 1948 году он построил не очень большой, но крепкий дом-пятистенку, после чего счастливо зажил в нем вместе с четырьмя детьми и женой, получившей к тому времени зачатки начального образования в Школе Колхозной Молодежи (ШКМ), где кое-как освоила латинскую графику или яналиф, как тогда называли новотатарский алфавит. В те годы былая слава и мощь артели пошла на убыль – во-первых, производство кустарных изделий было переведено на промышленно-массовую систему, во-вторых, начиналась эра колхозов и совхозов. Власть в деревне перешла и колхозному правлению, и вскоре артель была поглощена колхозом. Василия снова вспомнили и за былые заслуги назначили председателем колхоза. Теперь он то и дело разъезжал на «служебном транспорте» – тарантасе по колхозным угодиям, а еще чаще – в районный центр Шугурово обивать пороги многочисленной начальственной челяди.

Со стороны казалось, что Василий и Фекла жили в мире и согласии, однако, между ними пробежала кошка, и весьма своенравная. Дело в том, что все кряшены держали в своих избах православную икону. В какой кряшенский дом ни зайди, обязательно увидишь икону в углу, смотрящем на восток. И дело тут не в излишнем религиозном рвении. Кряшены видят в иконе не только, а может, и не столько предмет религиозного культа, сколько необходимый предмет домашнего обихода, более того, объект, на котором можно продемонстрировать свои таланты резчика по дереву или искусный рукодельницы. Хозяин любовно вырежет раму, украсив ее причудливыми узорами, а хозяйка вышьет такие занавесочки, что просто ахнешь от восхищения. Сама икона небольшая, величиной с ладонь, просто-напросто теряется в глубине и на фоне этих изощренных узоров, вышивок, ажурных занавесочек и прочих украшений. Словом, избу красит не столько икона, сколько угол, где она помещается своего рода почти музейный этнографический уголок. В праздничные дни этот уголок украшается живыми цветами или вырезанными из яркой разноцветной бумаги «букетами». Что интересно, местонахождение иконы тщательно и любовно украшается даже в дни советских праздников, а саму избу перед этим тщательно моют. Именно из-за этих икон и вышел конфликт между партийно-хозяйственным руководителем Василием Степановичем и его малограмотной женой Феклой. Как первый комсомолец деревни Василий был объявленным безбожником, активным членом общества атеистов, и первое, что он сделал, вселившего некогда в пустовавший дом кулака, выкинул вон из хаты икону вместе с богато разукрашенной рамой и всеми остальными «сопутствующими реакционными элементами» типа занавесочек, свечей, ладаном и прочих причиндал. Тогда Пикыла стерпела и не скандалила. Все-таки это был не их дом. Но когда они построили свой дом, в который был вложен и немалый труд самой Пикылы. Она потребовала мужа вернуть икону в дом. И нашла коса на камень. Доводы Пикылы были просты и, на первый взгляд, убедительны: все кряшены держат дома иконку. Значит, и у Пикылы должна быть икона. Чем она хуже других? В конце концов, перед односельчанами неудобно. Да и пусто как-то в избе без заботливо украшенного священного угла. А тут еще старухи говорят: дескать, в дом без иконы обязательно ударит молния, проникнет болезнь и другие напасти, да нечистая сила, а хранитель очага – домовой бежит из такого дома, не в силах защищать хозяев от всяких превратностей. И вообще, в голове у Пикылы просто не умещалась даже сама возможность неприятия бога. Василий и Пикыла не пришли к согласию и в вопросе крещения детей. В конце концов Пикыла приняла единственное, как ей казалось, верное решение. Когда муж уехал в Казань на собрание передовиков сельского хозяйства, в деревне тайно объявился какой-то «незаконный» поп. Попробовал бы он или кто-нибудь из «бывших» приехать, когда в деревне находился Василий и правил народом железной рукой. Как бы то ни было, Пикыла, ни с кем не советуясь, повела двоих из четверых детей к попу, чтобы их окрестили и оросили святой водой. Вернувшийся из Казани Василий взбеленился, увидев на шее детей православные крестики. «Ну, ладно, крестила ты их, – сказал он потом со вздохом. – Прошлое уже не воротишь, но хотя бы не носите на шее эти свинцовые пестики, не такое сейчас время на дворе, да и для здоровья свинец вреден». Надо сказать, что попы тогда действительно плавили свинец в специальных формочках, выливая крестики и продавая их в русских и кряшенских селах.

Словом, Пикыле здорово влетело от мужа. Но и Пикыла не лыком шита, ее ой как не просто напугать. Приготовилась она и выдала заранее подготовленный ответ: «Я все сделала по чести и справедливости, разделила детей поровну, и крестила двоих, своих. А твоих я не трогала, пусть ходят без крестиков, как юные коммунары».

Василий негодовал еще дня два-три, а затем примирился и утих.

А теперь Пикыле захотелось иконки, и она принялась методично «пилить» мужа, требуя желаемое, «привези иконку, а рамку Джагур сделает!». Но Василий – ни в какую. Какая еще икона к ядрене-фене? Разве Василий не коммунист?! «За кого ты меня принимаешь, баба, если думаешь, что я будучи партийным повешу в доме икону?» – втолковывал он ей. Но Пикыла бубнила свое: «Да ты и не смотри на нее, раз уж нельзя тебе. Ради детей хоть иконку принеси, да чтобы соседи худого слова не сказали...». Василий не менее упорно игнорировал ее слова, не принимая их всерьез и смеясь, между прочим, над слепой верой жены в разные приметы, заговоры, заклинания и прочие колдовские чары. Действительно, Пикыла, как и многие деревенские бабы, искренне верила, что если, скажем, чешется нос – быть покойнику, засвербит в ухе – жди пургу, чешется ладонь – будут деньги, ну и так далее. Василий, как человек, можно сказать, новой формации от души смеялся над этими предрассудками. «Лапочка, – ласково говорил он жене, – если бы всякий раз, когда ты чешешь свой упрямый носик, в деревне умирал человек, мне бы давно некем было руководить. Если бы при каждом шевелении в твоем ухе на деревню налетала метель, вся округа превратилась бы в громадный сугроб! И вообще, уши почаще мыть надо, голубушка. Что еще? Ах, да... Если бы каждый зуд в твоих прелестных ладошках оборачивался звонкой монетой, наш колхоз давно бы стал миллионером»...

Пикыла терпела насмешки мужа, но от своего не отступала. Она «пилила» Василия методично, терпеливо, день за днем, час за часом. Когда муж в очередной раз засобирался в райцентр, она снова пристала к нему с просьбой об иконе: дескать, рядом с райцентром находится деревенька, где продают иконы, и Василий должен обязательно приехать домой со святым образцом. Василий от возмущения не знал, что и сказать. Хотя все его доводы и справедливая критика в адрес «невежественной» жены были им давно и неоднократно высказаны. Василий, однако, крепко задумался, а потом, видимо, придя к какому-то решению, махнул рукой:

– Ладно, уговорила, Пикыла. Пусть будет по-твоему. К вечеру привезу икону.

Пикыла была на седьмом небе от радости. Как только муженек уехал по своим начальственным делам, она тут же сбежала к соседкам хвастаться: «Мой Бэчкэ сегодня икону привезет, новый дом освятим!».

Потом прибежала ко мне и заверещала: «Джагур, бросай все свои дела и сделай красивую рамку для иконы, которую Бэчкэ сегодня к вечеру привезет!». Я не знал, верить ли ей или нет, и все же на всякий случай согласился: все-таки сестрица, кровь родная. «Ладно, – говорю, – постараюсь до завтра вырезать раму».

Весь день Пикыла с необычайным воодушевлением и нетерпением ждала возвращения мужа. Впрочем, не просто ждала, сложив руки. Она заново вымыла и выскоблила избу, навела идеальный порядок, повесила на окна новые занавески, одела детей во все новое, зарезала курицу и сварила наваристую лапшу.

Наконец, Василий приехал, держа под мышкой большой четырехуголный сверток. «Наверное, большая икона, – робко подумала Пикыла, – а может быть, ее уже вместе с рамой продали. Она даже загордилась, что «ее» икона будут побольше, чем у соседей. Лицо улыбающейся Пикылы сияло неподдельной радостью.

И вот наступила торжественная минута извлечения иконы из свертка. Показалась красивая, кажется, позолоченная рама. Пикыла перекрестилась, пригляделась к «образу» повнимательней и ахнула: на нее по-отечески сурово смотрел великий вождь всех времен и народов товарищ Сталин!

– Смотри на свое божество и молись на него! – довольно произнес Василий, приколачивая портрет на видное место между двумя окнами.

Да, Василий был беззаветно предан всему, чему верил...

Григорий Родионов